Неточные совпадения
Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и
дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой
густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки; дрогнула, далеко
загудевши, земля, и вдвое больше затянуло
дымом все поле.
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом,
густую струю табачного
дыму, — я не смею взять на себя столь великую ответственность, когда дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать.
Лицо его скрылось в
густом облаке
дыма.
Все это совершалось в синеватом сумраке, наполненном
дымом махорки, сумрак становился
гуще, а вздохи, вой и свист ветра в трубе печи — слышнее.
За окном все
гуще падал снег, по стеклам окна ползал синеватый
дым папиросы, щекотал глаза, раздражал ноздри...
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал
дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал новый огонек, скользил, исчезал, напоминая о кометах и о жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным
густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне
густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи
дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Начали спорить по поводу письма,
дым папирос и слов тотчас стал
гуще. На столе кипел самовар, струя серого вара вырывалась из-под его крышки горячей пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая, с огромными глазами в глубоких глазницах и ярким, точно накрашенным ртом.
Костер стал гореть не очень ярко; тогда пожарные, входя во дворы, приносили оттуда поленья дров, подкладывали их в огонь, — на минуту
дым становился
гуще, а затем огонь яростно взрывал его, и отблески пламени заставляли дома дрожать, ежиться.
«Пошел к Спивак, это она стучала», — сообразил Клим, глядя на крышу, где пожарные, растаптывая снег, заставляли его
гуще дымиться серым
дымом.
— Да — ну-у? Сгорят бараны? Пускай. Какой вред?
Дым гуще, вонь будет, а вреда — нет.
Дым в зеркале стал
гуще, перекрасился в сероватый, и было непонятно — почему? Папироса едва курилась.
Дым краснел, а затем под одной из полок вспыхнул острый, красный огонь, — это могло быть отражением лучей солнца.
Издали казалось, что из воды вырывались клубы
густого белого
дыма; а кругом синее-пресинее море, в которое с рифов потоками катился жемчуг да изумруды.
На обратном пути я занялся охотой на рябчиков и подошел к биваку с другой стороны.
Дым от костра, смешанный с паром,
густыми клубами валил из палатки. Та м шевелились люди, вероятно, их разбудили мои выстрелы.
Дым и пар, освещенные пламенем костра,
густыми клубами взвивались кверху.
Ермолай бросил несколько еловых веток на огонь; ветки тотчас дружно затрещали,
густой белый
дым повалил ему прямо в лицо.
Густой едкий
дым не позволял дышать.
— Вы, кажется, курите? — сказал он, едва вырезываясь с инспектором, который нес фонарь, из-за
густых облаков
дыма. — Откуда это они берут огонь, ты даешь?
Но излюбленные люди уже не обращали внимания ни на что. Они торопливо подписывались и скрывались в буфет, где через несколько минут уже
гудела целая толпа и стоял
дым коромыслом.
Крыша мастерской уже провалилась; торчали в небо тонкие жерди стропил, курясь
дымом, сверкая золотом углей; внутри постройки с воем и треском взрывались зеленые, синие, красные вихри, пламя снопами выкидывалось на двор, на людей, толпившихся пред огромным костром, кидая в него снег лопатами. В огне яростно кипели котлы,
густым облаком поднимался пар и
дым, странные запахи носились по двору, выжимая слезы из глаз; я выбрался из-под крыльца и попал под ноги бабушке.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно
густыми клубами
дыма, что было признаком усиленной работы мысли; но он твердо стоял на своем и порой, ни к кому не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина не может видеть дальше минутного страдания и минутной радости.
Они видели только, что дядя Максим, окруженный синим
дымом, просиживает по временам целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми
густыми бровями.
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного
дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, — все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном теле бьется горячее и доброе сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной
густых волос, работает неугомонная мысль.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала
густые клубы черного
дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
Егор Николаевич один сидел в зале за самоваром и пил чай из большого красного стакана, над которым носились
густые клубы табачного
дыма.
Сине и едко было в кабинете от
густого табачного
дыма, на свечах в канделябрах застыли оплывшие бородавчатые струйки; залитый кофеем и вином, забросанный апельсинными корками стол казался безобразным.
Но я уже не слушал: я как-то безучастно осматривался кругом. В глазах у меня мелькали огни расставленных на столах свечей, застилаемые
густым облаком
дыма; в ушах раздавались слова: «пас»,"проберем","не признает собственности, семейства"… И в то же время в голове как-то назойливее обыкновенного стучала излюбленная фраза:"с одной стороны, должно сознаться, хотя, с другой стороны, — нельзя не признаться"…
И вот без четверти 21. Белая ночь. Все зеленовато-стеклянное. Но это какое-то другое, хрупкое стекло — не наше, не настоящее, это — тонкая стеклянная скорлупа, а под скорлупой крутится, несется,
гудит… И я не удивлюсь, если сейчас круглыми медленными
дымами подымутся вверх купола аудиториумов, и пожилая луна улыбнется чернильно — как та, за столиком нынче утром, и во всех домах сразу опустятся все шторы, и за шторами —
Он прошел в столовую. Там уже набралось много народа; почти все места за длинным, покрытым клеенкой столом были заняты. Синий табачный
дым колыхался в воздухе. Пахло горелым маслом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпивать и закусывать. Кое-кто читал газеты.
Густой и пестрый шум голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Густой табачный
дым казался небесно-голубым в тех местах, где его прорезывали, стремясь из окон, наклонные снопы весеннего солнца.
Комната этакая обширная, но низкая, и потолок повихнут, пузом вниз лезет, все темно, закоптело, и
дым от табаку такой
густой, что люстра наверху висит, так только чуть ее знать, что она светится.
По всей линии укреплений, особенно по горам левой стороны, по нескольку вдруг, беспрестанно, с молнией, блестевшей иногда даже в полуденном свете, рождались клубки
густого, сжатого белого
дыма, разростались, принимая различные формы, поднимались и темнее окрашивались в небе.
Вслед затем вы слышите удаляющийся свист снаряда, и
густой пороховой
дым застилает вас, платформу и черные фигуры движущихся по ней матросов.
Тот, с своей стороны, не отставал неистово курить и на некоторые мгновения совершенно скрывался от Миропы Дмитриевны за
густыми клубами табачного
дыма.
Над столом висит лампа, за углом печи — другая. Они дают мало света, в углах мастерской сошлись
густые тени, откуда смотрят недописанные, обезглавленные фигуры. В плоских серых пятнах, на месте рук и голов, чудится жуткое, — больше, чем всегда, кажется, что тела святых таинственно исчезли из раскрашенных одежд, из этого подвала. Стеклянные шары подняты к самому потолку, висят там на крючках, в облачке
дыма, и синевато поблескивают.
Лозищане глядели, разинувши рты, как он пристал к одному кораблю, как что-то протянулось с него на корабль, точно тонкая жердочка, по которой, как муравьи, поползли люди и вещи. А там и самый корабль дохнул черным
дымом,
загудел глубоким и гулким голосом, как огромный бугай в стаде коров, — и тихо двинулся по реке, между мелкими судами, стоявшими по сторонам или быстро уступавшими дорогу.
Она была закутана в черную кофту, повязана черным платком и, посинелыми от холода губами сжимая черный мундштук, пускала
густыми тучами черный
дым.
Так все дни, с утра до поздней ночи в тихом доме моём неугомонно
гудит басок, блестит лысина, растекаются, тают облака пахучего
дыма и светло брызжут из старых уст яркие, новые слова.
Заметя, что хозяйка внимательно прислушивается к его словам, он почувствовал себя так же просто и свободно, как в добрые часу наедине с Евгенией, когда забывал, что она женщина. Сидели в тени двух огромных лип, их
густые ветви покрывали зелёным навесом почти весь небольшой сад, и закопчённое
дымом небо было не видно сквозь полог листвы.
Матвей выбежал за ворота, а Шакир и рабочие бросились кто куда, влезли на крышу смотреть, где пожар, но зарева не было и
дымом не пахло, город же был охвачен вихрем тревоги: отовсюду выскакивали люди, бросались друг ко другу, кричали, стремглав бежали куда-то, пропадая в
густых хлопьях весеннего снега.
Ночью отряд его тронулся с места. Поутру, в сорока пяти верстах от Казани, услышал пушечную пальбу. К полудню
густой багровый
дым возвестил ему о жребии города.
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом
густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши — ложка воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под
дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Вся окрестность дрогнула. Со стороны Арбатских ворот, как отдаленный гром, пронесся глухой рокот по воздуху: двинулись пехотные дружины нижегородские, промчалась конница, бой закипел, и через несколько минут вся окружность Ново-Девичьего монастыря покрылась
густыми облаками
дыма.
Разверстые пасти этих великанов безостановочно изрыгали
густые клубы
дыма, которые смешивались в одну сплошную, хаотическую, медленно ползущую на восток тучу, местами белую, как комья ваты, местами грязно-серую, местами желтоватого цвета железной ржавчины.
Посреди серого, едкого смрада, наполнявшего избу, Петр явственно различил
густую беловатую струю
дыма, выходившую из-под лавки, прислоненной к окнам.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы.
Густой, черный
дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов
дыма ползли по полю и через дорогу. В
дыму около крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
Полицейский выпустил из угла губ
густую струю
дыма и отвернулся от старика. Но Еремей взмахнул руками и вновь заговорил быстро, визгливо.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками трубы, из них подымался голубой и серый
дым. Иные трубы высовывались прямо из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным
дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие звуки, — ухало,
гудело, свистело, бранчливо грохало железо…
Жуквич пустил еще более
густую струю
дыма перед лицом своим.